ДРЕВНЕРУССКИЕ ВЛИЯНИЯ

(посл. четв. XII - сер. XIII в.). Хронологические рамки явления обусловлены, с одной стороны, возникновением южнослав. гос-в, независимых от Византии (Сербии - в 70-х гг. XII в., Болгарии - в 1185), которые нуждались в организации регулярного богослужения на слав. языке, с другой - монголо-татар. нашествием на Русь в 1237-1241 гг. и позднейшим владычеством, в результате чего резко сократилось число русских паломников в К-поль, на Афон и в Св. землю, а с течением времени (скорее всего к нач. XIV в.) нарушились устойчивые связи афонского мон-ря св. Пантелеимона с Русью и уменьшилась активность рус. колонии в столице Византийской империи. Косвенным свидетельством того, что активная фаза 1-го восточнослав. влияния (переход корпуса текстов с Руси на слав. Балканы) завершилась не позднее 30-х гг. XIII в. (возможно, ранее), служит полное отсутствие в южнослав. традиции XIII-XV вв. ранних рус. послемонг. памятников: поучений свт. Серапиона, еп. Владимирского, Жития св. кн. Михаила Черниговского, «Иудейского хронографа» и др. Древнерус. книжно-лит. корпус, ставший известным в это время болг. и серб. книжникам, не содержит сочинений и переводов, возникших позднее кон. XII в., при-том что известны случаи работы восточнослав. книгописцев в южнослав. странах и во 2-й пол. XIII в.

Для 1-го восточнослав. влияния характерно почти полное отсутствие прямых известий письменных источников о русско-южнослав. связях (в частности, не сохранилось свидетельств болг. и серб. писцов о копировании восточнослав. оригиналов). Известия ограничиваются отрывочными свидетельствами Жития св. Саввы Сербского (о рус. иноке, прибывшем в числе др. афонских монахов ко двору серб. правителя Стефана Немани, о пострижении св. Саввы в рус. мон-ре св. Пантелеимона на Афоне и о посещении им рус. «монастыря» в лавре св. Саввы Освященного во время 2-й поездки в Св. землю) и Жития прп. Гавриила Лесновского (о рус. иноке в Средеце (совр. София), к-рому явился преподобный). Основным источником для изучения и реконструкции явления служат косвенные, но надежные свидетельства, содержащиеся в болг. и серб. рукописях, восходящих к древнерус. оригиналам.

Корпус южнослав. рукописей, в той или иной степени отражающих различные аспекты 1-го восточнослав. влияния (репертуар, памяти святых, лексика, орфография, графические особенности, орнаментика и др.), состоит не менее чем из 140 кодексов и их отрывков XIII-XVI вв. (преимущественно XIV в.), притом что наиболее полная опубликованная сводка (Miklas. 1988. S. 456-461) учитывает 55 рукописных книг до кон. XIV в., не все из к-рых имеют отношение к проблеме. Источниковая база для изучения Д. в. существенно увеличилась за последние 3 десятилетия, с одной стороны, вслед. активной каталогизации слав. рукописей в СССР (позднее - на постсоветском пространстве) и за рубежом, с другой - в результате выработки критериев, позволяющих разграничить обстоятельства формирования лит. корпуса обоих Д. в., что дало возможность с уверенностью отнести к 1-му периоду практически все древнерус. тексты, известные в южнослав. списках XV в. (Турилов. 2005; ср.: он же. 1993. С. 28-29). Среди списков преобладают сербские, что объясняется, с одной стороны, тесными русско-серб. контактами на Афоне во времена св. Саввы, с другой - значительно лучшей сохранностью памятников серб. письменности XIV-XV вв. по сравнению с болгарской.

В книжно-лит. корпус 1-го восточнослав. влияния, известный в наст. время, входят следующие группы памятников. 1. Сочинения древнерус. авторов (и авторов, работавших на Руси) XI-XII вв. Авторские сочинения: служба св. князьям Борису и Глебу Киевского митр. Иоанна (Сперанский. К истории взаимоотношений. 1960. С. 15-16; Суботин-Голубовић. 1992; СКСРК, XIV. Вып. 1. Прил. 2. С. 632), «Слово о законе и благодати» и «Послание к брату столпнику» митр. Илариона (Сперанский. К истории взаимоотношений. 1960. С. 16-19; Турилов. 1993. С. 32-33), ответы Киевского митр. Георгия на канонические и обрядовые вопросы прп. Феодосия Печерского и спасо-берестовского игум. Германа (Турилов. 2004. С. 225, 233-254), канонические ответы митр. Иоанна II (Сперанский. К истории взаимоотношений. 1960. С. 21-22), «Притча о белоризце», «Притча о слепце и хромце» (проложная редакция) и молитва свт. Кирилла, еп. Туровского (Там же. С. 25-28; Турилов. 1993. С. 33). Открытым остается вопрос о времени перехода на слав. юг (XII-XIII вв. или 2-я четв. XV в. в связи с заключением унии на Ферраро-Флорентийском Соборе) «Слова о вере варяжской» прп. Феодосия Печерского, сохранившегося в 2 славяно-молдав. списках XV и XVI вв. (Сперанский. К истории взаимоотношений. 1960. С. 19-20; ср.: Турилов. 1991. С. 94-95).

Анонимные сочинения: Жития (проложные) равноап. кнг. Ольги (2 редакции), варягов-мучеников Феодора и Иоанна, равноап. кн. Владимира, святых Бориса и Глеба и отдельно Глеба, прп. Феодосия Печерского, св. кн. Феодора (Мстислава) Владимировича (Павлова. 2001; она же. 2004), Повесть о перенесении мощей свт. Николая в Бари (в составе сб. ГИМ. Хлуд. № 241, ок. 1451 г.), кондаки и икосы святым Борису и Глебу, прп. Феодосию Печерскому и на перенесение мощей свт. Николая (в Кондакаре при серб. сб. ГИМ. Хлуд. № 189, нач. XIV в.), «Предисловие покаянию» («Наставление иерею с упоминанием изгойства»), новгородское «Слово от Апостола» (Турилов. 1993. С. 33-34; он же. 1996), «Слово о небесных силах», приписываемое в заглавии Кириллу Философу.

2. Переводы, выполненные рус. книжниками (самостоятельно или в сотрудничестве с юж. славянами): Пролог редакции Константина, митр. Мокисийского (Сперанский. К истории взаимоотношений. 1960. С. 36-42; Mošin. 1959), Пандекты Никона Черногорца (Турилов. 1993. С. 35-37; Максимович. 1998), Синодик в Неделю православия (Мошин. 1959-1961), чин исповеди в составе Зайковского болг. (Сперанский. К истории взаимоотношений. 1960. С. 51-52) и Дечанского серб. (Сербия, мон-рь Дечаны, № 67) Требников 1-й пол. XIV в., Житие св. Андрея Юродивого (Сперанский. Рус. памятники. 1960. С. 94-97; Молдован. 2000. С. 19-20, 46-49), Толкования Никиты, еп. Ираклийского, на 16 слов свт. Григория Богослова (Сперанский. Рус. памятники. 1960. С. 59-60; Турилов. 1993. С. 28), «Повесть об Акире премудром», «Пчела», моностихи Менандра (Сперанский. К истории взаимоотношений. 1960. С. 42-47; Турилов. 1993. С. 34-35), чудеса свт. Николая об Агриковом сыне Василии, о Димитрии и «о ковре» (Сперанский. К истории взаимоотношений. 1960. С. 47-49; он же. Рус. памятники. 1960. С. 97-101), «Слово о злоноривых женах» (Miklas. 1988. S. 446), апокрифические Вопросы ап. Варфоломея к Христу (старший список в составе сб. 2-й пол. XIV в.- Дечаны. № 103; ср.: Сперанский. Рус. памятники. 1960. С. 90-93), возможно, «Повесть о царе-казарине» в составе того же сборника и др. Нерешенным остается вопрос о происхождении восточнослав. лексики в серб. переводах, выполненных в окружении свт. Саввы Сербского и при его вероятном непосредственном участии, в первую очередь в Номоканоне с толкованиями (Кормчая серб. редакции). Присутствие здесь восточнослав. лексики может объясняться как участием рус. переводчиков, так и престижем восточнослав. книжной лексики на слав. Афоне на рубеже XII и XIII вв.

3. Рус. редакции и переделки инослав. текстов и переводов: пространное Житие Константина (Кирилла) Философа (Турилов. 1993. С. 38), Откровение Мефодия Патарского, апокрифический цикл сказаний о Крестном Древе пресвитера Иеремии (Miklas. 1988. S. 446; ср.: Сперанский. Рус. памятники. 1960. С. 89-90), особая редакция «Чуда мч. Феодора Тирона (или Стратилата) о змие», отражающая стилистическое влияние рус. воинских повестей (НБС. Рс 711, кон. XIII (?) - нач. XIV в.), канон мч. Виту (в составе серб. служебных Миней кон. XIII-XIV вв.: ГИМ. Хлуд. № 156; БАН. 4.5.10 и др.), флорилегий с лексическими русизмами в составе среднеболг. Мазуринского сб. сер. XIV в. (РГАДА. Ф. 196. Оп. 1. № 1700; см.: Турилов. 1993. С. 39) и др. Нерешенным остается вопрос о времени возвращения на слав. Балканы Палеи исторической (см.: Сперанский. Рус. памятники. 1960. С. 104-147).

4. Отдельные типы богослужебных книг: Минеи служебные на каждый день (ранее в южнослав. традиции были представлены только Праздничные Минеи), Кондакарь (ненотированный).

Т. о., книжно-литературный корпус 1-го восточнослав. влияния вполне сопоставим по объему и значению с совокупным корпусом оригинальных текстов и переводов, созданных в Болгарии и Сербии в посл. четв. XII - нач. XIV в. (см. об оригинальных текстах: Георгиев Е. Литература на Втората българска дръжава. София, 1977. Ч. 1: Лит-ра на XIII в.; Българската лит-ра и книжнина през XIII в. / Под ред. И. Божилова, С. Кожухарова. София, 1987; Богдановић Д. Историjа старе српске књижевности. Београд, 1980, 19912. С. 119-163; Podskalsky G. Theologische Literatur des Mittelalters in Bulgarien und Serbien: 865-1459. Münch., 2000. S. 73-81, 85-89, 106-107, 115-121, 128-129, 219-225, 247-250, 290-298, 355-385, 436-442, 456-461, 482-484, 509, 513-515, 517-521). Впрочем, в обобщающих трудах, посвященных средневек. южнослав. лит-рам (и культуре в целом), памятники, связанные с 1-м восточнослав. влиянием, практически не рассматриваются.

Вопрос о происхождении перечисленных переводов (в первую очередь Пролога и Пандектов Никона Черногорца) составляет предмет дискуссии. Большинство болг. исследователей придерживается мнения (разделяемого рядом зап. славистов) о болг. происхождении переводов. Эта т. зр., даже без разбора лингвистической аргументации ее сторонников, не отличающейся строгостью критериев и крайней избирательностью подхода, не может объяснить факта существования более ранней, чем южнославянская (а в отношении Пандектов и более полной), древнерус. традиции названных памятников. До восстановления независимости Болгарии (1185) невозможно представить себе иной помимо Др. Руси центр, для к-рого могли бы быть выполнены переводы этих весьма крупных текстов, имеющих определенное назначение (ежедневное богослужение на слав. языке и регулирование норм монашеского общежития). Круг лит. памятников, участвовавших в 1-м восточнослав. влиянии, нельзя считать исчерпанным, пока не имеют постатейных описаний южнослав. рукописи монастырских собраний Афона, Сербии, Румынии и Черногории, а также богатейшие коллекции Церковно-археологического музея в Софии, Патриарших б-к в Белграде и Бухаресте и Музея Сербской Православной Церкви.

История сочинений и переводов, пришедших на слав. юг с 1-м восточнослав. влиянием, не сводится только к их переписке болг. и серб. книжниками в XIII-XV вв., большая часть этих текстов подверглась переработке; не была отредактирована (по крайней мере, в части списков) меньшая часть этого книжно-лит. корпуса, напр., «Предисловие покаянию», «Слово от Апостола» (сохранившее лексические новгородизмы, утраченные в рус. традиции), «Притча о белоризце» свт. Кирилла Туровского, особая редакция «Чуда Феодора Тирона», апокрифические «Вопросы ап. Варфоломея» и ряд др. Пандекты Никона Черногорца и «Пчела» (Сперанский. К истории взаимоотношений. 1960. С. 42-44; Пергаменные рукописи БАН. С. 174-175) в серб. традиции рано подверглись существенному сокращению, цель к-рого еще предстоит выяснить; то же относится к «Повести о перенесении мощей свт. Николая Чудотворца» в сб. ГИМ. Хлуд. № 241, из к-рой исключены все рус. реалии. Древнерус. перевод Жития св. Андрея Юродивого представлен в южнослав. рукописях только выписками и компиляциями (Сперанский. Рус. памятники. 1960. С. 94-97; Молдован. 2000. С. 19-20, 46-49). Разные серб. списки «Повести об Акире» (напр., о связи старшего - в сб. посл. четв. XIV в. мон-ря Савина, № 29 - с древнерус. версией можно лишь догадываться) и чудес свт. Николая Чудотворца отличаются степенью удаления от восточнослав. архетипов (Сперанский. К истории взаимоотношений. 1960. С. 46-49; он же. Рус. памятники. 1960. С. 97-101). В специальном исследовании нуждается вопрос о времени и месте создания епитимийно-канонических подборок правил, дошедших в составе болгарских Берлинского сборника и Порфириевского Номоканона (РНБ. Q. II. 90) и содержащих выписки из Ответов Киевских митрополитов Георгия и Иоанна II.

Распространение Пролога в южнослав. традиции XIII-XIV вв. не ограничилось списками этого календарного житийного сборника. Тексты из него (в качестве чтений по 6-й песни канона) в разном количестве включались в большинство южнослав. служебных Миней до сер. XIV в. и в значительное число Миней Праздничных (в древнерус. традиции подобная практика отсутствует). Известны случаи включения проложных житий этой редакции в перевод Миней служебных по Иерусалимскому уставу (НБС. Рс 5, 2-я четв. XIV в.). В отдельных случаях (напр., в «Минее попа Гюрга» на май-июнь (БАН. 4.5.10), в Минее на сент.-нояб. из собр. Hieros. Part. Slav. 4; обе сербские, раннего XIV в.) в службы могут включаться все жития, приходящиеся на этот день (что, возможно, отражает более раннюю практику), но преимущественно помещается одно житие, не всегда того святого, к-рому посвящена служба. В XIV в. известен случай совмещения в одном кодексе (Пролог на сент.-дек.: Черногория, мон-рь Николяц. № 34, 3-я четв. XIV в.) чтений стишного и нестишного Прологов (Петков Г. Стишният Пролог в старата българска, сръбска и руска лит-ра (XIV-XV в.): Археография, текстология и изд. на проложим стихове. Пловдив, 2000. С. 27-36).

В месяцесловах южнослав. списков Евангелий и Апостолов (как четьего, так и служебного типа) XIII - cер. XIV в. (до широкого распространения в Болгарской и Сербской Церквах Иерусалимского устава, сопровождавшегося новым переводом месяцеслова) регулярно встречаются памяти св. князей Бориса и Глеба, несколько реже - прп. Феодосия Печерского и перенесения мощей свт. Николая, а в единичных случаях также празднования Покрова Пресв. Богородицы, освящения Софийского собора в Киеве и перенесения мощей святых Бориса и Глеба. Известно ок. 40 таких рукописей 1-й пол. XIII - cер. XIV в. (наиболее полный перечень их см.: Лосева. 2001. С. 93-94, 100, 101, 103, 105, 108, 114-115, 117-119), но исходное их число могло быть значительно больше, поскольку многие из южнослав. списков Евангелий и Апостолов не сохранили месяцесловы либо сохранили лишь частично. Наиболее ранние примеры представляют серб. Ватиканское сербское (Будилово) Евангелие-апракос 1-й пол. XIII в. (Vat. slav. 4) и болг. Тырновское Евангелие 1273 г. Памяти восточнослав. святых в южнослав. месяцесловах могли появиться как в результате копирования болг. и серб. писцами древнерус. оригиналов, так и вслед. сознательного внесения. 2-й вариант возможен гл. обр. в отношении рус. святых, включенных во вселенский синодик: Бориса и Глеба и Феодосия Печерского. Следы почитания святых Бориса и Глеба в Болгарии и Сербии в XIII-XIV вв. отчетливо заметны и помимо месяцесловов и проложных житий. Известны находки в Болгарии энколпионов с изображением св. князей (см.: Банк А. В. Два свидетельства почитания культа Бориса и Глеба вне России // Преслав. София, 1976. Кн. 2. С. 144-147; Алексиев Й. Бронзов кръст-енколпион от Търновград // Археология. София, 1981. № 1/2. С. 87-90; Дончева-Петкова Л. Древноруски кръстове-енколпиони от България // Там же. 1985. № 1. С. 46-48). Изображения святых Бориса и Глеба помещены в росписях собора мон-ря Милешева. Особенно показательно включение этих святых («Борка (!) и Хлеба, иже в Русии») ок. сер. XIII в. в болг. редакцию греч. врачевательной молитвы, дошедшую в составе серб. Требника (РНБ. Q.п.I. № 24).

В то же время нет достаточных оснований считать (вопреки распространенному мнению, см., напр.: Срезневский И. И. Сведения и заметки о малоизвестных и неизвестных памятниках. СПб., 1874. Вып. 2. С. 54, 59, 62. (СбОРЯС; Т. 12. № 1); Мошин. 1998. С. 77-78; Ангелов. 1972. С. 45-46; Miklas. 1988. S. 438, 449, 456; Лосева. 2001. С. 95-98, 118) признаком 1-го восточнослав. влияния присутствие в южнослав. месяцесловах под 26 нояб. памяти освящения ц. вмч. Георгия, помещаемой без указания на связь этого события с Киевом (такого указания нет и в древнерус. месяцесловах). Особенно неубедительной данная версия выглядит в отношении Ассеманиева Евангелия сер. (?) XI в. и Охридского Апостола кон. XII в. Самостоятельный переход подобной памяти (в отличие от памятей рус. святых, включенных во вселенский синодик) не имеет аргументированного объяснения (поскольку в случае признания ее русской, она посвящена узко региональному событию). Еще менее вероятной представляется потребность копирования (причем с транслитерацией из кириллицы в глаголицу) в сер. XI в. в Охриде (еще не утратившем в то время значения крупнейшего центра слав. письменности) евангельского кодекса из страны, всего полвека назад обращенной в христианство. Нуждается в специальном исследовании вопрос происхождения этой календарной памяти (О. В. Лосева приводит развернутую аргументацию против ее отождествления с памятью освящения к-польской ц. Георгия в Кипариссии - Лосева. 2001. С. 95-98), однако следует признать правоту совр. болг. ученых, отмечающих широкое распространение в южнослав. традиции памяти 26 нояб., к-рое не может быть объяснено рус. влиянием (Йовчева М. «Руските» памети в Асеманиевото Евангелие и Охридски Апостол // «Нѣсть оученикъ над оучителемь своимъ...»: Сб. в чест на И. Добрев. София, 2005. С. 220-237). Открытым остается вопрос о промежуточной роли рус. списков в распространении в южнослав. месяцесловах XIII-XIV вв. памятей зап. святых (см.: Schnitter M., Miklas H. Kyrillomethodianische Miszellen: Westliche Einträge in den ältesten kirchenslavischen Kalendarien // Fs für K. Trost zum 65. Geburtstag. Münch., 1999. S. 259-298; ср.: Miklas. 1988. S. 453-454; Лосева. 2001. С. 63-75).

Зафиксированы случаи несомненного отражения следов восточнослав. орфографии в южнослав. рукописях 1-й пол. XIII - 1-й пол. XIV в. 1-е восточнослав. влияние не знает примеров южнослав. рукописей (как болгарских, так и сербских) с последовательно выраженной восточнослав. орфографией, к-рые можно было бы сопоставить с имеющимися рус. кодексами XV в., в эпоху 2-го южнослав. влияния следующими (порой почти без отклонений) среднеболг. правописанию. Очевидно, имеет значение не только лучшая сохранность более поздних списков (южнослав. списки с рус. оригиналов до кон. XIII в. редки, списки, синхронные явлению, почти отсутствуют). У рус. книжников XII-XIII вв. (в отличие от болг. последователей свт. Евфимия, патриарха Тырновского, 2-й пол. XIV - нач. XV в.) и совр. им южнослав. копиистов отсутствовало представление об особой престижности восточнослав. орфографических норм (легендарное «Сказание о русской грамоте» (XII в.) настаивало на приоритете в отношении азбуки как системы письма и не касалось правописания).

К числу достаточно ранних примеров южнослав. рукописей, отражающих в орфографии влияние древнерус. оригиналов, относятся сербские: отрывок Паремийника 1-й четв. XIII в. (НБС. Рс 2), Браткова Минея служебная на сент.- окт., 1234-1243 гг. (Там же. Рс 647; см.: Штављанин-Ђорђевић. 1977), Евангелие-тетр 2-й четв. XIII в. (Ath. Chil. № 22), Драголя попа сборник, Евангелие-тетр и Апостол нач. XIV в. (НБС. Рс 643), болг. Врачанское Евангелие-апракос нач. XIV в. (Сперанский. К истории взаимоотношений. 1960. С. 50-51). Весьма ограничено число выявленных памятников, в к-рых бы сочеталось наличие и восточнослав. оригинальных, и переводных текстов (для Евангелий и Апостолов - памятей рус. святых) и древнерус. орфографии. Ситуация с отражением в южнослав. списках XIII-XIV вв. восточнослав. правописания осложняется также тем обстоятельством, что ряд сходных явлений (вокализация редуцированных, смешение «» и «» и др.) наблюдается в западноболг. (македон.) рукописях.

Свидетельством усвоения 1-го восточнослав. влияния болг. и серб. книжниками выступают также гиперкорректные формы в ряде южнослав. памятников XIII-XIV вв. (не обладающих др. признаками явления), в к-рых слова «русы», «русский», «рушскый» заменяет исходное правильное чтение, с Русью не связанное. Таковы, напр.: «Проиде... северьскуу, и Рушьску (вместо «ужску» - южную), и западну земя» в икосе службы равноап. Константину (Кириллу) Философу в Скопской Минее Праздничной XIII в. (Иванов Й. Български старини из Македония. София, 19312. С. 294); «И Халдеомь, и Русомь (вместо: «Ассуромь» - ассирийцам) дасть звездучтение и вльхвование» в переделке «Сказания черноризца Храбра» в составе Берлинского сб. нач. XIV в. (Berlinski sbornik. 1988. Л. 72 об.). Примеры представляют параллель к чтению «рушьскыми письмены» в гл. 8-й пространного Жития равноап. Константина (Кирилла) и весьма показательны, поскольку оба памятника отмечены печатью редактирования болг. книжниками (в скопском списке службы прилагательное «словенский» последовательно заменено на «болгарский», в берлинской переработке «Сказания» наряду со «словенскими» упоминаются и «болгарские» книги).

Продукция древнерус. скрипториев оказала заметное влияние на книжное письмо и оформление южнослав. кодексов. Известны случаи работы (во 2-й пол. XIII в.) восточнослав. книгописцев из разных регионов на слав. Балканах: новгородца, участвовавшего в 1262 г. (1-й писец) в переписке в Сербии Иловицкой Кормчей (Цернић. 1981), выходца из галицко-волынских земель, переписавшего во 2-й пол. XIII в. на греч. палимпсесте Евангелие-апракос (Евангелие Верковича - РНБ. F.п.I.99; СКСРК, XIV. Вып. 1. Прил. 2. С. 605-606. № 16) и др. По наблюдениям югослав. археографов сер.- 2-й пол. XX в. (Мошин. 1998. С. 70-75; Богдановић Д. Развоj ћирилског писма у Србиjи до XV в. // Cлавянска палеографиjя и дипломатика. София, 1985. Кн. 2. С. 66-67), каллиграфические почерки южнослав. рукописей кон. XII - 2-й пол. XIII в. сформировались под воздействием более ранней и совр. ей восточнослав. графики. Для нек-рых серб. рукописей XIII в. может быть установлена связь с продукцией конкретных древнерус. скрипториев. Так, серб. Ватиканское Евангелие-апракос (Vat. Slav. 4), переписанный тем же писцом (Будилом) Карейский типик в свитке (Ath. Chil. AS 132/134) и хиландарское Евангелие № 8 в письме и орнаментике обнаруживают знакомство их создателей с рукописями княжеско-епископского ростовского скриптория 1-й пол. XIII в. (Турилов А. А. К истории ростовского владычного скриптория XIII в.: Старые факты и новые данные // Хризограф. М., 2007. Вып. 3: Средневек. книгописные центры: Местные традиции и межрегиональные связи (в печати)). Нет, однако, оснований считать этот аспект влияния наиболее ранним в сравнении с остальными и относить его к 60-м гг. XII в., как это сделал Мошин, исходя из предложенной им предельно ранней датировки Мирославова Евангелия (Мошин. 1998. С. 68-69). Опыт изучения 2-го южнослав. влияния кон. XIV - 1-й пол. XV в., от к-рого сохранился массовый синхронный материал, наглядно свидетельствует, что изменения в графике письма относятся к числу второстепенных и в силу этого не самых ранних проявлений книжно-лит. связей (см.: Турилов А. А. Восточнославянская книжная культура кон. XIV-XV в. и «второе южнославянское влияние» // ДРИ. 1998. Сергий Радонежский и худож. культура Москвы XIV-XV вв. СПб., 1998. С. 323-324, 329, 333-334; Гальченко М. Г. Книжная культура. Книгописание. Надписи на иконах Др. Руси: Избр. работы. М.; СПб., 2001. С. 325-382, 386-404; № 1-88).

Стремясь представить картину 1-го восточнослав. влияния максимально полно, Мошин обратился к южнослав. книжной орнаментике XIII в. Он отказался от традиц. к тому времени тезиса В. Н. Щепкина о (восточно)болг. происхождении «технического» варианта тератологического стиля (Щепкин В. Н. Болонская Псалтырь. СПб., 1906. М., 2005р. С. 50-60; он же. Русская палеография. М., 1967. С. 67-71) и высказался в пользу первичности рус. тератологии по отношению к южнославянской (Мошин. 1998. С. 74-77), поддержав тем самым гипотезу, предложенную ранее В. Борном. Т. зр. Борна-Мошина не получила признания историков искусства, как южнослав. (см.: Радоjчић С. Одабрани чланци и студиjе (1933-1978). Београд, 1982. С. 154-181; Бабић Г. Порекло тератолошких мотива у српским украшеним рукописима: Начин истраживања // Проучавање средновек. jужнослов. рукописа. Београд, 1995. С. 3-30; Джурова А. Д. Въведение в славянската кодикология: Византийският кодекс и рецепцията му сред славяните. София, 1997. С. 170-173, 179-187, и др.), так и отечественных (см.: Попова О. С. Византийские и древнерус. миниатюры. М., 2003. С. 179, 183), предпочитающих говорить о множественных источниках стиля. Факт близости древнерус. и южнослав. «технической» тератологии сомнений у исследователей не вызывает. В сочетании с др. проявлениями 1-го восточнослав. влияния тезис Мошина, связывающего распространение нового стиля с более общими изменениями южнослав. книжной культуры, выглядит предпочтительнее мнения Щепкина; при этом обнаруживается типологическая близость со 2-м южнослав. влиянием, во время к-рого обновление книжного корпуса также сопровождалось сменой стилей книжной орнаментики. Для периода 1-го восточнослав. влияния характерно почти полное отсутствие (за исключением сферы книжной иллюминации) отражения памятников древнерус. изобразительного искусства в произведениях южнослав. мастеров. Можно говорить лишь о проникновении отдельных сюжетов под лит. воздействием (изображение святых Бориса и Глеба в стенописях Милешевы, 30-е гг. XIII в., и, возможно, «Чудо о ковре» свт. Николая в росписях Боянской ц. близ Софии, 1255 г.).

К числу проявлений 1-го древнерус. влияния не следует относить вопреки мнению Мошина (Мошин. 1951, 2003; он же. 1998. С. 78-83) распространение мартовского летосчисления в серб. памятниках письменности и искусства нач. XIV - 1-й пол. XVI в. Употребление мартовского стиля в Сербии обусловлено, по всей вероятности, с одной стороны, влиянием визант. текстов, переведенных в 1-й пол. XIV в. («Предисловие о марте» в составе стишного Пролога, Слово ритора Максима Оловола на Благовещение, Хроника («Летовник») Георгия Амартола), с другой - влиянием итал. (в частности, венецианской) календарной практики, получившей распространение и в городах-коммунах соседней с Сербией Далмации, что, в частности, определяет использование мартовского стиля в серб. первопечатных книгах кон. XV-XVI в., изданных в Далматинском Приморье и в Венеции.

В наст. время нет необходимости и оснований объяснять феномен 1-го древнерус. влияния существованием офиц. церковных и (или) политических связей между рус. княжествами и южнослав. гос-вами во 2-й пол. XII-XIII в., присутствием рус. князей-изгоев на серб. землях Венгерского королевства и в Болгарии и поддержкой, к-рую галицко-волынские князья оказывали первым болг. царям из династии Асеней в борьбе за независимость страны (подробнее об этом см.: Мошин. 1998. С. 57-58, 69-70, 101-102). В корпусе древнерус. текстов, попавших в кон. XII - 1-й пол. XIII в. к юж. славянам, отсутствует ярко выраженный региональный элемент: нет Житий (и даже памятей) местно почитавшихся святых (свт. Леонтия, еп. Ростовского, свт. Аркадия, архиеп. Новгородского, прп. Евфросинии Полоцкой, прп. Авраамия Ростовского), не обнаружены и тексты западнослав. (чеш.) происхождения («Беседы Григория Двоеслова на Евангелие», молитвы с упоминанием зап. святых), известные в галицко-волынских списках XIII в. Наиболее заметный памятник 1-го восточнослав. влияния - новгородское «Слово от Апостола» сер. XII в. никак не может быть отнесено к памятникам непосредственных связей Новгорода с Сербией. Объем и набор восточнослав. книжно-письменных памятников, пришедших к юж. славянам в это время, не подтверждает того, что он восходит к епископской или княжеской б-ке (не говоря уже о митрополичьей). Книжный корпус 1-го восточнослав. влияния включает небольшую часть лит. памятников, бытовавших в ту эпоху на Руси. По всей видимости, речь должна идти о фонде неск. монастырских б-к за пределами Руси: рус. колонии в Студийском мон-ре и при ц. Бориса и Глеба в К-поле, в Пантелеимоновом мон-ре на Афоне, в какой-то степени в рус. мон-рях и монашеских общинах в Палестине и на Синае. Книжный корпус 1-го восточнослав. влияния включает заведомо меньшую часть лит. памятников, бытовавших в ту эпоху на Руси. Тематически и функционально он подпадает под определение «литература-посредница» (Лихачёв Д. С. Развитие рус. лит-ры X-XVII вв.: Эпохи и стили. Л., 1973. С. 15-44) или «литературный пласт-посредник» (Naumow A. Apokryfy w systemie literatury cerkiewnosłowiańskiej. Wrocław, 1976. S. 25-29) и включает в т. ч. произведения, написанные или переведенные в IX-X вв. в Болгарии. Такой механизм непрямых межслав. культурных связей, осуществлявшихся через столицу правосл. мира - К-поль и (или) интернациональные монашеские центры Балкан и Ближ. Востока, в полной мере сохранялся до конца существования Византии и вполне согласуется с характером взаимоотношений стран, входивших в «Византийское содружество наций» (см.: Оболенский Д. Д. Византийское содружество наций: Шесть визант. портретов. М., 1998. С. 145-174, 215-342; рассматриваемый аспект взаимоотношений исследователем не затронут). Это не исключает возможности русско-южнослав. связей через Венгрию, а также случаев копирования наиболее обиходных рукописей рус. происхождения (в первую очередь Евангелий и Апостолов) болг. книжниками на восточно-южнослав. языковом пограничье (на территории совр. Молдавии), но данные центры играли в общем процессе влияния второстепенную роль.

Заслуга выявления данного феномена также принадлежит Сперанскому (Сперанский. Деление истории. 1896; он же. Серб. хронографы. 1896), обобщившему частные наблюдения исследователей XIX в. и существенно дополнившему их собственными. Работы, посвященные исследованию 2-го восточнослав. влияния в целом, в отечественной и зарубежной историографии отсутствуют (за исключением лежащей у истоков изучения проблемы статьи Сперанского «Деление истории русской литературы на периоды и влияние русской литературы на югославскую» (1896), притом что число публикаций, посвященных отдельным аспектам явления и обзорного характера, весьма велико.

Данный период русско-южнослав. связей лучше документирован по сравнению с имеющимися материалами, восходящими к 1-му периоду.

Одним из источников для изучения 2-го восточнослав. влияния являются документы, относящиеся к приездам архиереев и монастырских посольств в XVI-XVII вв. в Москву (хранятся в РГАДА). 2-е восточнослав. влияние характеризуется значительным повышением уровня контактов, носящих сначала полуофиц. (монастырские посольства к великокняжескому (позднее царскому) и митрополичьему (затем патриаршему) дворам), а с XVII в. и офиц. (приезд архиереев) характер (наиболее подробный перечень этих посольств см.: Бантыш-Каменский. 2001). Важными источниками являются записи на печатных книгах и рукописях, а также наличие еще более многочисленных книг и рукописей (как восточнослав., так и южнослав. списки с них), издавна находящихся на южнослав. территориях или на Афоне (Радоjичић. 1957; Ангелов. 1961; Дылевский. Рус. и укр. рукописи. 1966; Радовaнoвић. 1980; Атанасов. 1975, и др.). В наст. время в монастырских хранилищах Афона имеется не менее 40 рукописных книг XV-XVII вв. восточнослав. происхождения (см.: Мошкова Л. В., Турилов А. А. Славянские рукописи афонских обителей / Ред.: А.-Э. Н. Тахиаос. Фессалоники, 1999. С. 445), примерно такое же число их насчитывается в собраниях бывш. Югославии (Богдановић Д. Инвентар ћирилских рукописа у jугославиjи (XI-XVII в.). Београд, 1982. С. 244; часть их ошибочно отнесена к молдавским). Известны случаи серб. книгописания на Руси, к-рым занимались участники посольств в Москву в нач. XVII в. (Мошин В. Ђирилски рукописи Повиjесног мyзejу Хрватске и Копитареве збирке. Београд, 1971. Т. 1. С. 171-176, № 24; Бошков. 2001). Все источники единодушно свидетельствуют, что в поствизант. период центр межправосл. контактов (включая русско-афонские) переместился на Русь.

На протяжении 2-го периода восточнослав. влияния присутствуют 2 компонента - великорусский (московский) и украинско-белорусский. До кон. XVI в. региональная разница в репертуаре отсутствует, отличие наблюдается в степени централизации связей. В Московском гос-ве они замкнуты на столицу с великокняжеским (позднее царским) и митрополичьим (патриаршим) дворами и на духовенство московских мон-рей и храмов, лишь в исключительных случаях к контактам с юж. славянами оказываются причастны Новгород и Кириллов Белозерский в честь Успения Пресв. Богородицы мон-рь. В XVI в. в Великом княжестве Литовском (позднее Речи Посполитой) главными центрами общения (при участии монашества, шляхты и мещанства) выступают дворы правосл. магнатов, в XVII в. также Киево-Печерский в честь Успения Пресв. Богородицы мон-рь. Связь южнослав. книжников с обоими восточнослав. регионами зачастую осуществлялась силами одних и тех же монастырских посольств, маршруты к-рых за «милостыней» в Москву пролегали через Польско-Литовское гос-во. Географическая близость восточнослав. регионов к Балканскому п-ову не всегда играла в связях определяющую роль, и тексты могли мигрировать на слав. юг весьма причудливо. Так, авторские акафисты Ф. Скорины, изданные ок. 1522 г. в Вильно, стали известны серб. книжникам во 2-й пол. XVI в. в славянизированном виде, явно через посредство великорус. рукописной традиции. В укр.-серб. связях присутствовал (хотя не оказывал на них заметного воздействия) особый региональный момент, поскольку с кон. XV в. Мукачевская епископия, населенная русинами, находилась в юрисдикции Белградского митрополита, в 1557 г. она вошла в состав возрожденного серб. Печского Патриархата.

Нижняя граница периода 2-го восточнослав. влияния размыта, т. к. отдельные его проявления наблюдаются уже в посл. четв. XV в., но до кон. 1-й трети XVI в. для Великороссии и до середины этого столетия для Великого княжества Литовского можно говорить скорее о культурном взаимообмене между вост. и юж. славянами (см.: Рогов А. И. Литературные связи Белоруссии с балканскими странами в XV-XVI вв. // Славянские литературы: VIII Междунар. съезд славистов: Докл. советской делегации. М., 1978. С. 182-194; Турилов А. А. Южнославянские памятники в лит-ре и книжности Литовской и Московской Руси XV - 1-й пол. XVI в.: Парадоксы истории и географии культурных связей // Славянский альманах, 2000. М., 2001. С. 247-285). До XVIII в. в русско-южнослав. связях преобладали русско-серб. культурные контакты. Это объясняется относительно лучшими условиями существования правосл. Церкви и слав. культуры в серб. землях после тур. завоевания, воссозданием в 1557 г. серб. церк. организации (в состав к-рой входил и ряд епархий Зап. Болгарии) и той активной ролью, к-рую играли в связях серб. мон-ри Афона (прежде всего Хиландарский и Пантелеимонов). Определенное значение имеет и то обстоятельство, что в книжной традиции слав. Балкан 2-й пол. XV-XVII в. господствовала серб. по происхождению ресавская орфография, во мн. случаях препятствовавшая точной локализации памятников письменности. Перерыв во 2-м восточнослав. влиянии в первые годы XVII в. был вызван Смутным временем в России. Одним из факторов, определивших восточнослав. влияние на юж. славян в XVII в., стало широкое распространение в этот период книгопечатания во всем восточнослав. регионе при прекращении подобной практики у юж. славян, широко использовавших продукцию восточнослав. типографий.

Верхняя граница 2-го этапа имеет условный характер, поскольку его импульсы в силу сохранения традиц. форм общественной жизни населения болг. и серб. земель (не говоря уже о святогорском монашестве) прослеживаются порой до кон. XVIII в. и (особенно в Болгарии) даже до 1-й пол. XIX в. Из сочинений и переводов петровского времени у юж. славян получили распространение прежде всего те, которые хотя бы отчасти находились в русле предшествующей традиции: творения свт. Димитрия (Савича (Туптало)), митр. Ростовского, грамматические сочинения Ф. П. Поликарпова-Орлова («Технология» в 1737 была положена иером. серб. мон-ря Грабовац Арсением в основу одноименного учебного руководства - Венгрия. Сентендре. Б-ка правосл. Будимской епархии. ГР. 36), Грамматика церковнославянского языка Ф. Максимова (1723), сокращенные переводы «Анналов» Цезаря Барония (в редакции П. Скарги) и «Истории народа славянского» М. Орбини и др. Наряду с широким распространением у сербов и болгар московских, киевских и львовских печатных изданий наблюдаются и многочисленные случаи адаптации (прежде всего языковой) содержащихся в них текстов для местного употребления (переводы Самуила (Бакачича) («Мессия правдивый» Иоанникия (Галятовского)) и Гавриила (Стефановича Венцеловича), проложные повести и рассказы из «Великого зерцала» в болг. «Дамаскинах» и др. сборниках XVIII - нач. XIX в.). К традиц. книжности примыкают также произведения «новой аскетики» и переводческая деятельность прп. Паисия (Величковского) и его школы.

Для 2-го восточнослав. влияния характерен чрезвычайно широкий хронологический диапазон сочинений, заимствованных южнослав. книжниками. В книжно-лит. корпус влияния входят переводные (по преимуществу) и оригинальные (обычно в составе сборников уставных чтений) памятники, начиная от рус. домонгольских (и даже более ранних - великоморавских и древнеболгарских эпохи Первого царства) и кончая произведениями XVI-XVII вв. До широкого распространения книгопечатания между временем создания произведения на Руси и его переходом к юж. славянам обычно наблюдался хронологический разрыв. Так, переводы Бесед свт. Иоанна Златоуста на Евангелия от Матфея и Иоанна, выполненные прп. Максимом Греком и его учеником Селиваном на рубеже 10-х и 20-х гг. XVI в., появились в серб. списках почти столетие спустя. Присутствие в книжно-лит. корпусе 2-го восточнослав. влияния значительного числа древних памятников отнюдь не свидетельствует об особой архаичности или консервативности лит. вкусов и запросов южнослав. читателей - все эти тексты имели широкое распространение и в восточнослав. книжности XVI в. Для ряда памятников (таких как «Пчела», Житие св. Андрея Юродивого, Житие и чудеса свт. Николая Чудотворца) можно предполагать неоднократное (связанное с обоими Д. в.) перемещение из Руси на Балканы.

По далеко не полным данным, книжно-лит. корпус 2-го восточнослав. влияния включает следующие сочинения и переводы, представленные южнослав. (преимущественно серб. ресавскими) списками XVI-XVII вв.

Древние (не позднее XIII в.) памятники: младшая редакция (с именем свт. Иоанна Златоуста в заглавии) великоморавского Слова на Рождество Пресв. Богородицы (Турилов А. А. К истории великоморавского наследия в литературах юж. и вост. славян // Великая Моравия и ее культурно-ист. значение. М., 1985. С. 254), календарно-математический текст - «Семитысячник» (он же. О датировке и месте создания календарно-матем. текстов - «семитысячников» // Естественнонауч. представления Др. Руси. М., 1988. С. 27-38), цикл проложных Поучений свт. Климента Охридского (Стоянович Л. Новые слова Климента Словенского. СПб., 1905. (СбОРЯС; Т. 80. № 1)), «Сказание о пришествии на Русь ап. Андрея» (Ангелов. 1972. С. 82), Слово в Великую субботу свт. Григория Философа, Поучения с именем Феодосия (Печерского?) и слова из «Шестоднева Иакова, брата Господня» в составе Торжественника триодного (Турилов. 1991. С. 95), «Христианская топография Козьмы Индикоплова» (Jагић В. Козма Индикоплов по српском рукопису год. 1649 // ССКА. 1922. Књ. 44. С. 1-39), «История Иудейской войны» Иосифа Флавия (Paдоjuчић. 1965. С. 290; Ангелов. 1972. С. 127-135; Загребин. 2006. С. 276-277), Служба на перенесение мощей свт. Николая Чудотворца в Бари (Суботин-Голубовић. 1999, 2005), Слово на Вознесение Господне и седмичные молитвы Кирилла, еп. Туровского (Николова. 1988. № 3), Толковая Палея (Бошков. 2000), антииудейское соч. «Словеса святых пророк» (Сперанский. Рус. памятники. 1960. С. 86-89; Водолазкин Е. Г., Руди Т. Р. Из истории древнерусской экзегезы («Пророчество Соломона») // ТОДРЛ. 2003. Т. 54. С. 252-303).

Сочинения и переводы XV-XVII вв.: Сказание о Св. Софии Константинопольской (Сперанский. Русские памятники. 1960. С. 64-67), «Повесть о взятии Царьграда турками» в составе Хронографов и в отдельных списках (Ангелов. 1972. С. 132-134; Бошков. 1979), Послание Василия Никольского воеводе Стефану Якшичу о исхождении Св. Духа (Радоjичuћ. 1967. С. 273-281; Русина. 2006), Хронограф западнорусской ред., Хронограф ред. 1617 г. (Сперанский. Серб. хронографы. 1896; Радоjичuћ. 1957; Бошков. 1979, 1980-1981, 1996, 1998), Беседы на Евангелия от Матфея и Иоанна в переводе прп. Максима Грека и инока Селивана (Ангелов. Русско-южнослав. книжовни. 1980. С. 84-101), акафисты «Пресладкому имени Иисусову» и св. Иоанну Предтече Скорины (Турилов. 1989), «Притча о царе-годе» (Петковић. 1961. С. 104-105).

В XVI в. на слав. юг перешло также неск. восточнослав. редакций Торжественника минейного и триодного (напр., Прага. Народный музей. IХ D 15; МСПЦ. № 218; ГИМ. Барс. № 1456 - все XVI в.), получила известность (несравнимую, однако, с восточнослав. традицией) учительная часть Пролога (отдельно от житийной) или выборки из нее (см.: Павлова Р. Петър Черноризец - старобългарски писател от X в. София, 1994. С. 52-56. (КМС; 9)). Со 2-й пол. XVI в. широкое распространение в ресавских списках (возможно, под воздействием заблудовского издания 1569 г.) получило переведенное в сер. XIV в. на Балканах «Учительное Евангелие» патриарха Каллиста (Патриарший гомилиарий). На рус. источник поздней южнослав. традиции указывает устойчивое присутствие в этом гомилиарии Слова на Вознесение Господне свт. Кирилла Туровского. В месяцесловах южнослав. рукописей XVI-XVII вв., прежде всего в Псалтирях и Часословах с восследованием, нередко встречаются памяти рус. святых XIV-XVI вв.

Особенно заметное влияние оказала рус. книжность на позднесредневек. южнослав. историографию. В XVII в. Русский Хронограф (первоначально в западнорус. редакции) в значительной мере заместил в серб. историографии в роли сочинения по всеобщей истории распространявшиеся ранее визант. хроники Георгия Амартола и Иоанна Зонары. Старший список Русского Хронографа представлен обширными выписками в сборнике нач. XVII в. (Хорватия. Цавтат. Музей В. Богишича. № 52 - Novakovič S. Članci chronografa-trojadika о Srbima i Bugarima // Starine. Zagreb, 1878. Knj. 10. S. 44-60). В XVII в. у серб. книжников получил известность Хронограф редакции 1617 г. Спецификой серб. списков памятника является исключение из него многочисленных рус. статей либо их сокращение, тем самым по содержанию они приближаются к более ранним визант. хроникам. Влияние Хронографа на развитие серб. историографии сохранялось и в нач. XVIII в.- редакцию 1617 г. использовал в своей «Хронике» Дж. Бранкович. К библейской истории в изложении Хронографа примыкают и сохранившиеся в серб. списках XVI-XVII вв. «Иудейская война» Иосифа Флавия и Толковая Палея (западнорус. список последней (Vindob. slav. 9) был вложен в Хиландарский мон-рь в 1549, однако собственно серб. списки известны с XVII в.- Бошков. 2000).

Начиная с Хронографа редакции 1617 г., включившего большой объем сведений из перевода польск. Хроники М. Вельского, рус. историография выступает в качестве посредника между западноевроп. и правосл. южнослав. исторической лит-рой. В полной мере это обнаружилось в XVIII в., когда на слав. Балканах получили известность восточнослав. исторические сочинения («Келейный летописец» свт. Димитрия Ростовского) и переводы переходного периода (Бароний, Орбини), оказавшие большое влияние на формирование южнослав. историографических схем (см.: Робинсон А. Н. Историография славянского возрождения и Паисий Хиландарский. М., 1963; Броджи-Беркофф Дж. «История во кратце» иеросхим. Спиридона: Опыт исслед. в контексте европейской историографии XVI в. // Славяне и их соседи. М., 1994. Вып. 6. С. 201-215).

Со 2-м восточнослав. влиянием связано употребление болг. и серб. книжниками ранее неизвестных им систем книжной тайнописи, напр. «простой литореи» («тарабарской грамоты»), основанной па принципе взаимозамены начальных и конечных согласных букв кириллического алфавита (Сперанский М. Н. Тайнопись в югославянских и рус. памятниках письма. Л., 1929. С. 18-22. (ЭСФ; Вып. 4. 1)). Старший образец использования «простой литореи» в южнослав. книжности (примененный в сочетании с др. системами) - в Минее Праздничной 1-й трети XVI в. из церкви в с. Ропотове (Словенски ракописи во Македониjа. Скопjе, 1971. Кн. 1. С. 82-83, 87-88).

Относительной легкости перехода текстов к юж. славянам способствовала не в малой степени болгаризированная (в меньшей степени сербизированная) орфография восточнослав. рукописей XVI в. (как великорус., так и украинско-белорус.), сложившаяся в результате 2-го южнослав. влияния. Во многих случаях она могла восприниматься болг. и серб. писцами как архаический вариант их собственной. Встречающиеся жалобы южнослав. читателей и переписчиков XVI-XVII вв. на непонятность языка рус. книг (см.: Ангелов. 1972. С. 95, 135; Загребин. 2006. С. 276-277) относятся обычно к древним текстам. Заметное воздействие на церковнослав. язык болг. и серб. изводов оказала «Грамматика» Мелетия (Смотрицкого) (в ее первоначальном виде и в московской редакции 40-х гг. XVII в.). Сочинение представлено на слав. юге как экземплярами изданий, так и значительным числом рукописных копий XVII - нач. XIX в. Параллельно этот процесс наблюдается и у славян-католиков (в последнем случае инициатива исходила от папской курии): в XVII-XVIII вв. церковнослав. язык хорват. богослужебных книг был реформирован по образцу украинско-белорус. униат. изданий.

2-е восточнослав. влияние отмечено также отдельными случаями работы восточнослав. (преимущественно укр. и белорус.) книжников в южнослав. странах и на Афоне (Радоjичuћ. 1967. С. 250-272). Наиболее заметны среди них Василий Никольский и украинец иером. Самуил (Бакачич). 1-й, связанный с семейством Глинских, в нач. XVI в. написал полемический трактат в форме послания к серб. вельможе на венг. службе Стефану Якшичу «Об исхождении Св. Духа». 2-й был активным переводчиком на церковнослав. язык, работавшим на Афоне в посл. трети XVII в.

Чрезвычайно богаты материалом русско-южнослав. (прежде всего русско-серб.) художественные связи периода 2-го восточнослав. влияния. Они являются темой самостоятельного исследования.